ПОЧЕМУ В.ШЕКСПИР КАЖДЫЙ ДЕНЬ МУЧАЕТСЯ В РАЮ

Когда чьи-то стихи не могут быть поняты,

 а добрый ум не поддержан его дерзким сыном — Пониманием,

 это скорее убивает человека насмерть, чем большой расчет в маленькой комнате.

 В.Шекспир

Автор этой заметки должен сразу и честно признаться, что он не является ученым-теологом. Собственно, он вообще никаким теологом не является. Поэтому у него только самые смутные и сумбурные представления о рае. Единственное, в чем автор убежден совершенно непоколебимо, так это в том, что в рай никогда не попадали, не попадают и не попадут пустословы.  «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда…» (Евангелие от Матфея.12:38)

В одной из своих заметок автор уже выразил свое искреннее  восхищение профессионализмом членов этого высокого суда, способных точно и быстро выявить людей-пустословов уже по тому только, чего эти люди  никогда не говорили в своей земной жизни.

К великому сожалению, среди людей, души которых по этому критерию уже точно находятся в раю, автор по именам может назвать только троих: Гомер, Вакхилид, В.Шекспир. Но с учетом приведенного в эпиграфе к этой заметке критерия, автор вовсе не склонен считать  их жизнь в том мире райской.

Насколько известно автору этой заметки, с высоты райских кущ эти души могут видеть, что творится на земле. Значит, они не могут не видеть, что отмеченного в эпиграфе понимания они не обрели и через многие века после своего в эти самые кущи переселения.

При этом меньше всего мук испытывает, конечно, душа Вакхилида. Даже в наше просвещенное земное время его мало  кто из людей знает и читает. И насколько ничтожно мало число таких людей, настолько же мало и число людей его непонимающих. И чтобы не добавлять Вакхилиду мук, автор не приводит его стихов, которых люди все равно не поймут.

Самые же великие муки испытывает душа В.Шекспира. Ведь он по сей день остается единственным в мире человеком, понявшим и Гомера, и Вакхилида. Поэтому он каждый божий день  мучается  и за себя, и за Гомера с Вакхилидом. И потому, опять же, автор не распространяется о том, что у Гомера и Вакхилида понял и подхватил Шекспир и в каких произведениях и как он на это указал.

Но положение Шекспира еще хуже гомеровского и вакхилидовского вместе взятых еще и потому, что даже в те немногие дни, когда их произведений не читают, Шекспир видит надпись на плите своей могилы, на которой это непонимание его стихов и произведений отчеканено на все оставшиеся века. И вряд ли даже после прочтения этой заметки кто-нибудь будет настаивать на том, чтобы эту надпись каким-либо образом  исправить.

В этой надписи Шекспир сравнивается по разуму с Нестором, по гению с Сократом, и по таланту с Верлигием. И если сравнение с Нестором и Верлигием еще  может устраивать Шекспира, то сравнение с Сократом он не может не воспринимать не только как удар кинжалом, но и как плевок в его райскую душу.

Скорее всего, был в его земной жизни эпизод, когда кто-то из его современников, отмечавших гибкость, живость, диалектичность его ума, при нем и при других его собеседниках указал, что в этом отношении он сравним с Сократом.

Сейчас уже трудно сказать, дал ли Шекспир незамедлительно отповедь этому профану и всей его компании. Но то, что, прозревая возможные последствия этого крамольного высказывания, Шекспир незамедлительно открестился от такого сравнения в своих  произведениях, можно даже особенно и не доказывать.

При этом самое главное доказательство вытекает из слов самого Шекспира: «Ведь выскочка чужих имен не поминает». И Шекспир в своих произведениях прямо по именам, как Горация в «Тите Андронике», или косвенно, как Д.Бруно в «Зимней сказке», добрым словом помянул всех людей, мысли которых он воспринял. Особенно часто он поминал своего главного учителя, несомненно, еще и для того, чтобы рельефнее отразить тот факт, что этого человека своим учителем, насколько известно автору, никогда не поминал Сократ.

  И если кто-то сунется с предположением, что именно знакомство с наследием Сократа подвигло Шекспира на решение задачи познания самого себя, то полностью опровергнуть это предположение можно, обратившись опять же к пьесе «Зимняя сказка». И только для того, чтобы лишний раз не травмировать душу В.Шекспира напоминанием, что в этой пьесе не понимают ее читатели, автор не указывает на соответствующее место в этой пьесе.

Шекспир, конечно, познакомился с наследием Сократа. Ведь в сонете 59 он прямо сказал, что искал, не решил ли кто из «мудрецов былых» эту задачу раньше его. И видя, что Сократ эту задачу на деле-то даже не решал, Шекспир не мог не потерять к нему всяческий интерес. Поэтому в пьесе «Укрощение строптивой» он помянул не столько Сократа, сколько сварливую сократовскую жену.

Не исключено, что к жару от угольков, которые подкладывают Сократу черти в аду, добавляется жар стыда, который Сократ испытывает всякий раз, когда, по меткому выражению А.Солженицына, «образованцы» поминают его слова: «Я знаю только, что я ничего не знаю».

Шекспир до такой бестактности не дошел. Он просто в пьесе «Бесплодные усилия любви» написал: «…мы знаем, что мы знаем». А знал он как раз то, без знания чего ни один человек не станет человеком, даже если, как считал Конфуций, захочет. И чего, соответственно, на деле не знал Сократ.

«Краткость — душа ума», — написал Шекспир в «Гамлете». Но в хронике «Генрих IV» он не жалел слов, чтобы полно и определенно выразить свое понимание, что первой и главной предпосылкой сознательного и своевременного решения любой задачи на этом свете является полное и точное понимание ее условия. В пьесе «Мера за меру», и не случайно именно в этой пьесе, он повторил еще раз: «…все трудности становятся легкими, когда они поняты». А понять условие задачи — значит уяснить, что мы знаем.

Конечно, кроме Сократа можно найти великое множество других  претендентов на то, что именно к ним относится намек, содержащийся в словах Шекспира из пьесы «Конец — делу венец»:

Он…слов разумных всуе

Не рассыпал, но сеял, чтоб взросли

И дали плод.

Но автор готов вечно гореть а адском пламени, если кто-нибудь покажет ему, что проблема, как разумно сеять разумное, доброе, вечное, хотя бы интересовала Сократа.

Конечно, кроме Сократа можно найти великое множество других претендентов на то, что именно к ним относится упрек Шекспира, высказанный им в пьесе «Бесплодные усилия любви»: «Уток его рассуждений выткан искусней, чем основа его выводов». Но автор, опять же, готов гореть в аду, если кто-нибудь сможет ему показать, что к Сократу этот упрек не относится.

Но дело то в том, что, поминая все это, невольно приходится травить и душу Шекспира. Поэтому автор и ограничивается этой заметкой, оставляя все другие доказательства того, что Шекспир в бытность свою на земле на дух не переносил Сократа, на то время, когда Шекспира начнут понимать.